91.
(18.10.2011 08:58)
0  
Тридцать пятый год своей жизни Ходжа Насреддин встретил в пути.
Больше десяти лет провел он визгнании, странствуя из города в город, из одной страны в другую, пересекаяморя и пустыни, ночуя как придется - на голой земле у скудного пастушескогокостра, или в тесном караван-сарае, где в пыльной темноте до утра вздыхают ичешутся верблюды и глухо позвякивают бубенцами, или в чадной, закопченнойчайхане, среди лежащих вповалку водоносов, нищих, погонщиков и прочего бедноголюда, с наступлением рассвета наполняющего своими пронзительными крикамибазарные площади и узкие улички городов. Нередко удавалось ему ночевать и намягких шелковых подушках в гареме какого-нибудь иранского вельможи, который какраз в эту ночь ходил с отрядом стражников по всем чайханам и караван-сараям, разыскиваябродягу и богохульника Ходжу Насреддина, чтобы посадить его на кол... Черезрешетку окна виднелась узкая полоска неба, бледнели звезды, предутреннийветерок легко и нежно шумел по листве, на подоконнике начинали ворковать и чиститьперья веселые горлинки. И Ходжа Насреддин, целуя утомленную красавицу, говорил:
- Пора. Прощай, моя несравненная жемчужина,и не забывай меня.
- Подожди! - отвечала она, смыкая прекрасныеруки на его шее. - Разве ты уходишь совсем? Но почему? Послушай, сегоднявечером, когда стемнеет, я опять пришлю за тобой старуху. - Нет. Я уже давнозабыл то время, когда проводил две ночи подряд под одной крышей. Надо ехать, яочень спешу.
- Ехать? Разве у тебя есть какие-нибудьнеотложные дела в другом городе? Куда ты собираешься ехать?
- Не знаю. Но уже светает, уже открылисьгородские ворота и двинулись в путь первые караваны. Ты слышишь - звенятбубенцы верблюдов! Когда до меня доносится этот звук, то словно джины вселяютсяв мои ноги, и я не могу усидеть на месте!
И опять звенела, дымилась белая каменистаядорога под бойкими копытами его ишака. Над миром в синем небе сияло солнце;Ходжа Насреддин мог не щурясь смотреть на него. Росистые поля и бесплодныепустыни, где белеют полузанесенные песком верблюжьи кости, зеленые сады ипенистые реки, хмурые горы и зеленые пастбища, слышали песню Ходжи Насреддина.Он уезжал все дальше и дальше, не оглядываясь назад, не жалея об оставленном ине опасаясь того, что ждет впереди.
А дорога все звенела, дымилась под копытамиишака. И звучала песня Ходжи Насреддина. За десять лет он побывал всюду: вБагдаде, Стамбуле и Тегеране, в Бахчисарае, Эчмиадзине и Тбилиси, в Дамаске иТрапезунде, он знал все эти города и еще великое множество других.
Он привязал ишака к придорожному дереву, асам лег рядом, прямо на землю, положив под голову камень. Глазам его открылисьв темно-прозрачном небе сияющие сплетения звезд, и каждое созвездие былознакомо ему: так часто за десять лет он видел над собой открытое небо! И онвсегда думал, что эти часы безмолвного мудрого созерцания делают его богачесамых богатых, и хотя богатый ест на золотых блюдах, но зато и ночевать ондолжен непременно под крышей, и ему не дано в полночь, когда все затихает,почувствовать полет земли сквозь голубой и прохладный звездный туман...
Вечный бродяга, он нигде не останавливалсянадолго; с рассветом заседлывал он ишака и снова пускался в путь, все вперед ивсе дальше, каждый день меняя ночлег. Утром его леденил мороз и заносила метельна горном снеговом перевале, в полдень - недвижный зной каменистых ущелий сушилего губы, вечером он вдыхал благоуханную свежесть долины и пил из арыка мутнуюводу, рождение которой от льда и снегов видел сегодня там, наверху.
Леонид Соловьев «Повесть о ХоджеНасреддине»
Практическинастольная книга детства и юности моих, не раз перечитанная и в более зреломвозрасте.
И вотинтересно, формируют ли это книги сознание, что позднее воплощает в жизньфантазии, либо просто неким пророком, совпав с природой заложеннымипредпочтениями, приходят именно те, что отобразят грядущее.
Хотя и неважно. Важна радость воплощенной мечты. И нет, и быть не может сожаления опотраченном времени на обретение пустышкиили разочарования в чем-то, что казалось великим и значимым, ибо именнорадость и ощущение красоты и свободы и были самосутью искомого.
И помню этодетское:
- Кем тыхочешь стать, когда вырастешь?
-Путешественником.
- Нет, нельзябыть просто путешественником: надо быть для этого геологом, географом илибиологом хотя бы. Ну, так кем?
-Путешественником.
- Нет, нунельзя быть…
Или этовнушаемое представление о взрослой жизни, как о беспросветной перманентнойкруговерти долгов и забот; и словно бы и вовсе -быть взрослым – быть другим существомабсолютно.
- Вотвырастешь, женишься, будет работа и заботы, и вспоминать будешь школу, каксамое свободное время….
Боже, какаянелепость!
Иль может,словно Питер Пен, со всей доступной страстью не пожелал себе такого, и теперь кнаслаждению от мороженого добавилась радость от свободы его покупки, и школавспоминается как самый темный мрачный и несвободный период жизни, в сравнении скоторым индийский застенок- этофестиваль, карнавал красок и солнца.
Тридцать пятыйгод своей жизни я отметил в дороге.
15 лет странствуя из города в город, из однойстраны в другую, пересекая моря и пустыни, ночуя как придется - на голой землеу скудного пастушеского костра, или в тесном караван-сарае, где в пыльнойтемноте до утра вздыхают и чешутся верблюды и глухо позвякивают бубенцами, илив чадной, закопченной чайхане.Надмиром в синем небе сияло солнце. Росистые поля и бесплодные пустыни, где белеютполузанесенные песком верблюжьи кости, зеленые сады и пенистые реки, хмурыегоры и зеленые пастбища, слышали молитвы мои красоте мирозданья. И за годы эти плескался в Андаманском,Японском и Белом. ВиделБайкал ицветные озера вулкана Келимуту. Бомбей и Джакарта, Баргузин и Кабул, Ханой иВильнюс, Дилли и Бамиан, Бандамир, Исфахан, Тебриз, Джайсалмер, Катманду,Ламантанг и многие-многие слышали поступь мою. Лепил снежки на перевалеРохтанг, и несколькими днями позже погружал пальцы в горячий песок пустыни Тар…
Всё дальше и дальше, не оглядываясь назад,не жалея об оставленном и не опасаясь того, что ждет впереди.
|
